Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Мягкий по характеру, скромный, спокойный, Карапетян в общении с подчиненными никогда не пользовался властью, не приказывал, не распоряжался. Обращаясь к ним, он как бы просил о помощи, и, наверное, поэтому ему никто не отказывал.
Я закрыл кабинет и помчался в отделение милиции. Проскочив, не задерживаясь, через дежурную часть, я поднялся на второй этаж и вошел в кабинет начальника. В нем за приставным столиком при свете настольной лампы сидели трое: хозяин — высокий, моложавый майор Хромов, щупленький, как юноша, начальник уголовного розыска старший лейтенант Сенцов и Карапетян.
— Пожилого мужчину в дежурке видел? — спросил Арменак Ашотович, обращаясь ко мне.
— Не заметил…
— Как же? Он один там… — удивился Карапетян. — Пришел с повинной… Фамилия — Круглов, живет в Купчине, в отдельной квартире. Говорит, что три месяца назад, в мае, убил жену. Труп спрятал, но об исчезновении матери заявили дети. Я проверил, — заявление было. И все-таки странно: кандидат наук, строитель, автор проекта, по характеру вроде спокойный. Может, больной? Или оговаривает себя? Потолкуй с ним. Хочу знать твое мнение.
Я спустился в дежурную часть и сразу увидел сидевшего на скамейке мужчину. Крупный, почти лысый, с отечным, обросшим седой щетиной красноватым лицом, он смотрел в окно, за которым высилась стена соседнего дома, и мыслями, казалось, был далеко-далеко.
— Ваша фамилия? — спросил я у него.
Мужчина вздрогнул, скользнул по мне серыми, невыразительными глазами, принялся было застегивать на себе поношенное ратиновое пальто, потом бросил это занятие и, взглянув на меня уже более осмысленно, сказал:
— Круглов… Николай Алексеевич…
Мы прошли в соседнюю, пустую, комнату, сели.
— Что привело вас в милицию, Николай Алексеевич? — поинтересовался я, делая вид, что мне ничего не известно.
Круглов не спеша достал из кармана пачку «Беломорканала», вытащил папиросу.
— Об этом… я уже говорил вашим сотрудникам, — ответил он.
— И все же?
— Убийство жены…
— Это правда?
Круглов попросил разрешения закурить и, сделав несколько затяжек, закашлялся:
— Правда… правда…
— Почему вы убили ее?
Он посмотрел на меня, как бы силясь понять, смогу ли я оценить его откровенность, и, опустив глаза, произнес:
— Она восстановила против меня детей, развалила семью… Мы возненавидели друг друга…
— Когда и где это случилось? — спросил я.
— Дома, три месяца назад, в мае…
— А труп?
— Зарыл в лесу, за Павловском…
— В чем?
— Завернул в одеяло, уложил в ящик… из-под шляп…
— А вывезли?
— На такси. Назвался художником, сказал, что еду на природу, с палаткой, пообещал хорошо заплатить…
— Место захоронения вы можете показать?
— Да.
Запас моих вопросов иссяк. Было ясно: сделанное Кругловым заявление нуждается в срочной проверке, начинать которую надо с выезда в тот самый лес, под Павловском.
Оставив Круглова на попечение дежурного, я доложил Карапетяну свои соображения. Он попросил начальника отделения подготовить крытую машину, потом определил круг участников операции. В их число, кроме меня и себя, он включил Сенцова, дежурного судебно-медицинского эксперта, двух милиционеров, которым предстояло стать землекопами, и понятых.
С приездом эксперта, подвижного, разговорчивого молодого человека, мы сели в машину и через час были уже за Павловском. Миновали железнодорожный переезд, проехали еще около полукилометра, и тут Круглов попросил шофера остановиться.
Мы спрыгнули на дорогу. Слева, за большим заболоченным лугом, тянулось чернолесье. По едва заметной тропе Круглов зашагал к нему, пробрался сквозь заросли ольшаника, свернул вправо и указал на крохотную, поросшую травой полянку: «По-моему, здесь». Я осмотрелся. Над нашими головами плотно смыкались кроны деревьев, внизу было сумрачно и сыро. Не увидев поблизости ни зарубок, ни сломанных веток, я хотел спросить у Круглова о том, по каким приметам он привел нас сюда, но не успел. Намотав на пальцы пучок травы, Круглов потянул его на себя, и от земли, потрескивая корнями, отделился квадратный кусок дерна. Все, кто был рядом, почувствовали сладковато-гнилостный запах…
Сенцов приказал своим розовощеким, усатым подчиненным рыть. Земля была мокрой, тяжелой. Милиционеры с трудом поднимали ее на поверхность, пока все, наконец, не услышали глухие удары лопат о дерево…
Быстро темнело. Я достал лист бумаги и принялся составлять протокол. Тем временем Карапетян и эксперт оторвали от ящика крышку, откинули край оказавшегося под ней одеяла, и я увидел женскую голову… Сомнений не оставалось: Круглов сказал правду.
— Чем вы вырыли яму? — спросил я.
— Лопатой, — ответил он.
— Где взяли ее?
— У путевого обходчика. Его будка стоит рядом с переездом.
— А вынутый грунт?
— Перенес в глубину леса…
Круглов показал это место. Там действительно лежала куча подсохшей глины. Возвратясь оттуда, я продолжал осмотр при свете карманного фонарика, но батарейки в нем быстро сели, и работу пришлось прекратить. Мы сделали из сломанных деревьев две жерди и на них, как на носилках, вытащили ящик с трупом на дорогу. Сенцов приказал милиционерам охранять его до приезда специального транспорта. Оставив их с трупом в полной темноте и густом, невесть откуда появившемся тумане, мы сели в машину и двинулись в обратный путь. Я ехал рядом с Кругловым и думал о том, как построю свою работу дальше. «Ночь, бесспорно, уйдет на допрос, на получение подробных объяснений о мотивах и обстоятельствах убийства, — рассуждал я. — Потом вызову детей, где-то к полудню получу предварительные выводы экспертизы о причинах смерти Кругловой, потом…»
Внезапно я почувствовал, как Круглов вздрогнул всем телом.
— Что с вами? — спросил я.
— На душе скверно, — тихо ответил Круглов.
Я посмотрел на него. Он сидел с закрытыми глазами, подняв воротник пальто и прислонившись спиной к боковой стенке машины. Некоторое время мы ехали молча, затем Круглов съежился, точно от холода, и прошептал:
— Как все мерзко, как мерзко…
…К отделению милиции мы подъехали в полночь. Хромов ждал нас в дежурной части. Узнав о результатах операции, он попросил разрешения уйти домой. Эксперту было с ним по пути, и мы отпустили их, а Сен-цову на всякий случай предложили задержаться.
— Слушай, — обратился ко мне Карапетян, когда мы вошли в кабинет Хромова, — ты не собираешься применить звукозапись?
— Попробовать можно, — ответил я. — Но готов ли Круглов давать показания?
— Думаю, что готов, — сказал Арменак Ашотович. — Человек он неглупый. Наверняка все вспомнил перед тем, как явиться с повинной, и взвесил…
Я сбегал в прокуратуру, позвонил жене, что ночевать не буду.
— Опять что-нибудь случилось? — с тревогой спросила она. — Совсем себя не жалеешь… Семью забыл… Когда все это кончится?
— Скоро, скоро, — успокоил я ее и, забрав магнитофон, вернулся в милицию.
Карапетян попросил дежурного привести Круглова, сел за приставной столик, а мне предложил занять стол Хромова.
— Располагайся поудобней, тебе допрашивать.
Едва я успел настроить магнитофон, как появился Круглов.
— Николай Алексеевич, вы не возражаете, если мы запишем нашу беседу на магнитную ленту? — обратился к нему Карапетян.
— Пишите, мне все равно, — ответил тот, садясь.
В кабинете на какое-то время воцарилась тишина. Мы выжидательно смотрели друг на друга. Первым заговорил Круглов.
— С чего начинать? — спросил он.
— С тех событий, которые считаете наиболее важными, — поддержал я его.
Круглов вздохнул:
— Теперь все кажется важным… Надо вспоминать всю жизнь…
— Жизнь так жизнь, — согласился Арменак Ашотович. — Времени у нас достаточно, торопиться не будем.
Собираясь с мыслями, Круглом медленно провел ладонью по лицу и опустил ее на колено:
— Родился я в Ярославле. У моих родителей было трое детей: два сына и дочь. Старшим был я. Воспитанием нашим занималась мать. Отец — суровый, но справедливый человек — много работал, часто ездил в командировки. Однако мать всегда подчеркивала его главную роль в семье.
В школу я пошел восьми лет, а лет через пять испытал сильное чувство к своей однокласснице. Оно владело мною довольно долго, потом прошло… Не слишком ли издалека я начал?
— Нет-нет, — ответил Арменак Ашотович. — Пусть вас не смущает это.
— Впервые я полюбил по-настоящему, когда учился в восьмом классе, — продолжал Круглов. — Мою любовь звали Светланой. Пока мы учились вместе, я не сказал ей об этом ни слова. Потом судьба разлучила нас, и, когда снова свела, я, хоть и был уже посмелее, поразговорчивей, о чувстве своем опять умолчал, потому что принят был холодно. Спустя много лет я встретил Светлану вновь и только тут понял, что в юности идеализировал ее…
